Наталья Барышникова

1
4979

Поэт, прозаик, переводчик, журналист, публицист, редактор. Много лет занимается книгоизданием.

Член Союза писателей России с 2001 года.

Автор семи поэтических и прозаических книг: «ПОКА НЕ КОНЧИЛАСЬ ЗЕМЛЯ» (1994), «Зерно родства» (2000), «БАБОЧКА В ТВОЕЙ РУКЕ» (2001), «Белый шиповник» (2005), «Континентальный климат» (2009), «СБЕРКЕНИЖКА» (2014), «Домашний кит» (2014) – две последние книги живут в электронной версии http://vobm.ucoz.ru/index/ehlektronnaja_biblioteka/0-9

Публиковалась в литературных журналах «Наш современник»,, «Золотой век», «Вестник Европы», Нижний Новгород», Отчий край» альманахах и газетах РФ, в коллективных сборниках «Равноденствие», «Восхождение», «Юность или молодость должна быть зелёной» — точно не помню название, просьба исправить!!! –Н.Б. , в книгах переводов Сабигат Магомедовой  «Расколотый мир» и «Любимая в тени»

Лауреат Международного фестиваля им. Александра Невского (2007, 2011 гг.) в номинации: литература, журналистика, просветительство.

Лауреат Всероссийской литературной премии «Сталинград» (2010).

Иногда в справке добавляют:

Училась в Волгоградском политехническом институте (факультет горячей обработки металлов), в Волгоградском культпросветучилище (режиссёрское отделение), в Литературном институте им. Горького (семинар Андрея Василевского).

* *  *

Биография получается складненькая, почти зарифмованная. Просятся ещё несколько премий, закольцовывающих  выдающийся литературный путь , — скажем, Государственная и Нобелевская. Да не вышла – ни возрастом, ни амбициями. Возраст ещё не тот, амбиции уже не те.

В детстве же, едва начав осмысливать мир и себя осознавать, абсолютно чётко знала, что лучший след, который способен человек оставить после себя, – стихи. Позже не раз посмеялась над собственной наивностью, но тогда была запрограммирована, даже зомбирована семьёй на поэзию. Ждали моего появления на свет восемь лет, усердно придумывая меня, мама Людмила Михайловна Гусакова филолог, отец Владимир Ефимович Барышников историк и бабушка Наталья Германовна Гусакова – дипломированный филолог с 1946 года. Вот и получилось то, что получилось.

* * *

Достану бабушкино платье довоенное,

Военное и послевоенное.

Оно и в радости, и в горе откровенное —

Надеждой бесконечной пленное.

Жаль, ясным днем, как и в неделю непогожую,

Мне не пройти в нем улицею спешною.

Я с детства выбирала ткань, похожую

На жизнь жестокую и неизбежную.

Детства в общепринятом советском смысле я была лишена – ни яслей, ни детского сада. Троица педагогв-гуманитаев и старший брат Сергей воспитывали меня на свой лад и манер. Поход в школу был сущей формальностью – к семи годам я знала наизусть все стихи, цитаты из программных произведений и критики, которые необходимы для написания полноценного, даже роскошного сочинения на выпускных в школе и на вступительных в вуз. Брат муштровал меня по математике – начиная с четырех лет мы учили таблицу умножения, каждый мой шаг в познании цифровой науки поощрялся походом на рыбалку. Родители и брат были заядлыми рыбаками, отец к тому же был незаурядным грибником, травником, волейболистом и туристом. К семи годам я в уме умножала не только однозначные числа, в чём оказалась заслуга не только Серёжи, но и деда по маминой линии. Михаил Гордеевич Гусаков ещё в тридцатые окончил физико-математический факультет в Саратове. Директорствовал в Сталинграде, в 42-м из Бекетовки был призван на Сталинградский фронт, прошёл его в звании солдата, закончил войну в Польше. Вернувшись в Сталинград, не узнал город и махнул в Москву к однополчанам в гости. Столица так очаровала его, что загостился лет на десять. Умер и похоронен в Москве на Ваганьковском во второй половине пятидесятых. Мечтал, чтобы дети и внуки жили в Москве. Отчасти, по его и вышло.

Школьные годы чудесные… Средняя №25 с углубленным изучением английского языка. В старших классах мы с одноклассниками свободно изъяснялись на английском и, как минимум раз в неделю, сбегали с уроков, чтобы поехать в бар ресторана «Острава», который открывался в 11.00, и там поиграть в иностранцев, беседуя не на родном языке. В школе мне были интересны геометрия и физика. Даже не сами предметы, а преподаватели Бронислава Семёновна и Лидия Александровна. Они умели зацепить, так выдать новый материал, что не было необходимости открывать учебник дома. Позже оказалось, что и в вузах, и в частных беседах в меня прочно входит информация, поданная убедительно, ярко и эмоционально.

О существовании Литературного института как высшей школы, где преподают писательские трюки, я узнала в конце семидесятых. На одном из уроков к нам в класс вошла завуч, а с ней Юрий Соловьёв, только что окончивший Литературный институт им. Горького и получивший направление вести в ДК им. Кирова в Кировском районе Волгограда литературную студию. Он поинтересовался – не балуется ли кто литературным творчеством?  Тогда мне казалось, что к этому великому делу я никаким боком – разве иногда под настроение рифмую картинки и переживания. Но мои честные одноклассники дружно показали на меня. Мы вышли в коридор, Юрий записал мой адрес и телефон, сообщил, когда начнутся занятия. Я вежливо положительно махнула головой, твёрдо зная, что мне там будет не интересно. Спустя несколько лет я начала служить в многотиражной газете Производственного объединения им. Кирова, позже получившего статус ОАО «Химпром», курирующего Дворец культуры и периодически публиковавшего литературную страницу, подготовленную Ю. Соловьёвым. Последнее слово при отборе материала для полосы главный редактор газеты «За коммунизм» оставлял за мной. Тогда, во второй половине восьмидесятых, мои стихи публиковались в областных, городской и районных газетах, Татьяна Бек готовила подборку для журнала «Дружба народов».

На зимних каникулах в десятом мы с одноклассниками ездили в Ригу, Новый год встречали в Юрмале. Но в эту поездку мне особо запомнилась Москва, где была пересадка и обзорная экскурсия. Москва меня очаровала. Возвратившись в Волгоград, я сообщила маме о своём намерении поступать либо в Литературный, либо в МГУ – в свободное от посещений школы время я интересовалась философией и психологией. На что мама мне ответила: «Филолог, психолог, а также и литератор – не специальности. И вообще, я серьёзно болею. Хочешь приехать к холодным ногам?» Для отмазки – дочь директора и заместителя директора школ не могла с первой попытки не поступить в вуз – я отнесла документы в политех, удовлетворив самолюбие родителей. Но уже через год начала работать курьерам в «Волгоградской правде», активно публикуясь в трёх главных газетах города и области, располагавшихся под крышей Дома печати. Ещё через год с увесистым портфолио я вошла в кабинет главного редактора газеты «За коммунизм», предварительно в Комитете по печати выяснив, где имеются вакансии литературных сотрудников.  Василий Николаевич Тимошенко, беря в руки газеты с публикациями, довольно произносил: «Помню, читал, помню…» Свободной оказалась вакансия редактора радио и начался путь прохождения испытаний. Предприятие тогда было закрытым, и моя пространная анкета больше месяца проверялась в Минхимпроме и прочих службах.  Но перед началом оформления состоялось представление меня секретарю парткома и его заместителю по вопросам идеологии, курирующему редакцию, Александру Митрофановичу Пислякову. Последний оказался приятелем моего отца, они много лет играли в одной волейбольной команде. Александр Митрофанович, выяснив, что я дочь того самого Барышникова, удивился: «А почему Владимир Ефимович не подошёл, ничего не сказал мне?» «Он ещё не знает, что я устраиваюсь сюда на работу», — честно ответила я. Тогда же я узнала, что мой отец много лет работает директором вечерней школы, подведомственной  именно этому заводу.

Компромисс с поступлением в политех подарил мне право впоследствии выстраивать свою жизнь на собственное усмотрение и ставить родителей перед фактом, где я работаю, учусь, с кем дружу, чем интересуюсь. Справедливости ради стоит заметить, что семейное воспитание подарило мне прекрасную дикцию, понимание правильной расстановки ударений и многое другое, позволившее в девятнадцать лет стать редактором. Работа на заводском радио и параллельно в газете научила писать об одном и том же в разных форматах – под восприятие на слух и с листа, дикторские навыки пригодились при проведении презентаций, творческих вечеров, публичных выступлений, при общении с микрофоном и камерой.

В жизни не бывает случайностей. Мой интуитивный выбор «Химпрома» между тремя волгорадскими  СМИ, куда требовались пишущие сотрудниками, обернулся судьбоносным. До меня через эту заводскую редакцию прошли ещё молодые, но уже состоявшиеся поэты члены Союза писателей СССР Татьяна Батурина и Владимир Мавродиев. Об этом я узнала от работавшей со мной в одно время корреспондента Елены Тишинской, которая своим проницательным взглядом вычислила, что я пишу стихи и вытолкала меня со скромной подборкой в Дом литераторов, предварительно отрекомендовав  в то время литконсультанту Союза В. Мавродиеву. Мы познакомились. Он посмотрел стихи, в ту же встречу представил меня Татьяне Батуриной, Василию Макееву, Татьяне Брыксиной. Дело было по весне, а в первых числах июня намечался областной семинар молодых писателей, куда я была благополучно приглашена.

Секцию, где оказалась я, вели мудрые Валентин Васильевич Леднёв и Анатолий Борисович Данильченко.  Нас, человек 30, среди которых были опытные молодые – студенты и выпускники Литинститута, недобравшиеся до членства в Союзе писателей, но имеющие солидный опыт критического разноса коллег по перу, усадили в Пушкинском зале. Я слушала их ладные, грамотно выстроенные, пафосные произведения и с ужасом думала, что мне тоже предстоит пролепетать свои детские виршата. Разумеется, моё выступление стало благодатным поводом для разгрома и, как мне тогда казалось, незаслуженных издевательств.  Но очень тепло, по-отечески подытожил обсуждение Валентин Васильевич, сказав бархатно: «Не переживай! В неплодоносящее дерево камни не бросают. Пиши!»

Я продолжала тихо писать. На «Химпром» было спущено из министерства новое штатное расписание. Теперь моя должность звучала редактор студии радиовещания –заместитель главного редактора газеты.  Статус и новый, как и приличный оклад не грели. Мамина болезнь сильно прогрессировала, мне приходилось почти каждый день в рабочее время выезжать домой, снимать приступы. Редакция находилась в 15-ти минутах  пути до квартиры,  и это обстоятельство становилось решающим,  когда поступали предложения более интересной деятельности.  Но альтернатива в нужный момент находится: ею стало моё замужество и беременность. Появилась возможность находиться с мамой рядом постоянно.

Когда дочери было 9 месяцев, мама умерла. Не дожив до 60-летия. Следом, когда повально начали закрываться вечерние школы, здоровяк-отец за 11 месяцев перенёс четыре инсульта и в 64 года скончался на Рождество.

* * *

По-крещенски морозно везде.

Сипло движется локомотив.

И охрипла кукушка в гнезде,

Колыбельный кукуя мотив.

Впереди благодатные дни.

Гонят волны по Волге весну.

Мы с тобой долго в доме одни,

Долгожданно отходим ко сну.

По ресницам скользнет благодать

Безголосою тенью октав,

И кукушка затеет читать

Нам железнодорожный устав.

Отдаленно промчат поезда,

Оглушенные всхлипом птенцов.

Мне приснятся святые места,

Мамин голос и вкус леденцов.

+  +  +

Шиповник, завещанный грустным отцом, —

Раскидистый куст в огрубевшем сугробе.

Возможно ли ветки коснуться лицом

И с мёртвой улыбкой пройти по Европе?

Дозволено нынче смотреть из окна

На жизни коварство. Смотреть, ужасаясь,

Что низкое небо, как будто стена,

Стоит между нами, сердец не касаясь.

Бессилен шиповник, а кажется горд

Своим пребыванием в мире суровом,

Где мартовский снег, как минорный аккорд,

Покажется музыкой, скажется словом.

Ксения росла практически на одних моих руках. В лихие девяностые приходилось выживать всем. В то время, когда безработица начинала накрывать Россию, у меня было три работы – тот же статус на «Химпроме», заместитель редактора районной газеты и преподаватель журналистики в старших классах гуманитарной гимназии №1. При этом писалось легко и благостно. Дописалась – в 1994 году вышла моя первая книга «ПОКА НЕ КОНЧМЛАСЬ ЗЕМЛЯ». Скромным тиражом в 3000 экземпляров, который растворился за годы. Сейчас у меня дома живут по одному экземпляру моих книг, им не тесно. Но на вопросы о том, где можно приобрести, отправляю благодарных читателей в глухие районные библиотеки, где возможно остались экземпляры. В Волгоградских библиотеках разворовывались быстрёхонько после выхода.

Ни в восьмидесятые, ни позже я не была приручена к литобъединениям, литсалонам. В эти годы издавалось много хороших книг, выходили интересные журналы, меня окружали неординарные поэты и музыканты. Общение воспитывало, издатели книг и журналов не раскритиковывали, а советовали – как правило, конструктивно, за что я им очень признательна.  В своей рекомендации для вступления в Союз писателей России Василий Макеев заметил «много лет наблюдаю за творчеством  уединённой Натальей Барышниковой…» Он очень точное нашёл определение. Спасибо!

Возвращаясь в девяностые, когда профессиональные писатели, потеряв господдержку, вынуждены были уходить в профессии, связанные со словом, открывать собственный бизнес, выживать в новом, незнакомом государстве, вспоминаю, как мы умели помогать друг другу, радоваться публикациям – дружить, выставляя при встречах на стол последнее. Единицы зарабатывали на пропитание литературным трудом. Гонорары, которые в нулевые дематерилизовались вовсе, необратимо сходили на нет. Пример. В 2001-м вышла моя книга «БАБОЧКА В ТВОЕЙ РУКЕ», за которую я получила гонорар, равный месячной зарплате главного редактора  «Химпрома» (им я была назначена в 1996 году после безвременного ухода В.Н.Тимошенко).  Суммы не хватило на покупку отечественного кафеля для кухни. И это не мешало и не мешает писать.

В волгоградской жизни – до 2010 года – шлифовались профессиональные навыки, которые на определённом этапе пригодились в Москве. Это и создание пресс-службы и руководство ею на «Химпроме», и работа редактором в подростковом журнале «Зона риска», созданным уникальным В.М. Ледяшовым, и создание с «0» глянцевого молодёжного журнала «Молодёжный НОНСТОП», и работа заместителем директора издательства «Панорама», и подработки на предвыборных кампаниях, и служба в Союзе писателей литконсультантом и вице-президентом литературного клуба «Слово», и руководителем заочной литстудии в Областной молодёжной библиотеке.

После поступления в 2008 году – когда уже вырастила дочь, переженила мужей – в Литинститут, стали открываться новые горизонты.  И наоборот – закрываться прежние.  В 2010-м власть на «Химпроме» захватил иркутский банкир, вступивший в должность со своей командой пиарщиков. Пресс-служба в том виде, в котором работала и развивалась многие годы, была упразднена. В Комитете по печати также случились перестановки в руководстве. В воздухе витали разруха и безнадёга. Уезжая в октябре на сессию, я чувствовала, что мой родной город выталкивает меня, как пробку из шампанского, и понимала, что возвращаться некуда.

В Москву я приехала в никуда, к никому, без рубля в кармане. Там меня тоже никто не ждал. Столичные писатели жаловались на свою тяжелую жизнь, нетворческое местное население выживало, сдавая приезжим, вроде меня, комнаты и квартиры. Безотказно готовы были пахать только приезжие. Бесправно, иногда в итоге бесплатно. Но мне в некотором смысле повезло —  резюме, выложенное на рабочие сайты, заинтересовало бизнес-леди, задумавшую издавать федеральный публицистический журнал «Региональная Россия». Она пригласила меня заместителем главного редактора, а спустя несколько месяцев назначила главным.  Так я приобрела «двойное гражданство» — Москва-Волгоград. Работа была интересной – общение с первыми лицами государства, с политиками и держателями бизнеса разных уровней, командировки, развивающие конференции, всероссийские и международные форумы. При этом ненормированный день, иногда переходящий в трудовую ночь, за очень скромные деньги, которые не всегда выплачивались вовремя.  Более финансово защищённой я почувствовала себя позже, работая шеф-редактором федерально  журнала для бизнеса, а позднее директором издательства ИА «ТПП-Информ» — «дочки» Торгово-промышленной палаты России.  Но и неожиданно, и предполагаемо прекратилось финансирование информационного агентства.  Тогда меня ждала должность PR-директора Издательского дома. Там тоже доходы падали в корзину учредителей, а наёмным работникам перепадали крохи, которых едва хватало на регулярную оплату ипотечного кредита.

Крайний проект, на который пригласили нас с мужем – создание с «0» альманаха международного культурно-образовательного пространства «Булгаковский Дом» — зрел в головах руководителей Музея-театра «Булгвковский Дом» достаточно долго. За годы нашей дружбы мы неоднократно на площадке БД проводили свои творческие вечера, выступали с лекциями. Наконец, подписав двухсторонний Договор о сотрудничестве, мы в ноябре 2017-го вдохновенно погрузились в процесс. Я в качестве шеф-редактора, он в должности художественного редактора. С нашей стороны все обязательства были своевременно идеально выполнены, со стороны заказчика – по знакомому сценарию.

О московской эпохе нашего бытия сейчас пишется роман-поэма. А всё, что предшествовало дням сегодняшним, оно уже звучит в песнях, читается в книгах и журналах, живёт в рукописях и кино.

В стихах и прозе у меня, как положено,  главные темы – любовь и смерть. А ещё дороги. Пока я жива – я в Пути.

* * *

 

От первой звезды в сочельник

До Рождественского поста

Не будут иметь значенья

Пригородные поезда.

По четным и по нечетным

Дневные, ночные — они,

Подобно машинам счетным,

Шифруют чужие дни.

Чужие несут чемоданы.

Несут заботы и сны…

Механически неустанны

От божественной новизны,

Качающиеся вагоны

Вымарывают нас —

Пассажиров земной иконы,

Необживших иконостас.

Так уж вышло: под звездочкой славить.

Ты — на север, а я — на юг —

Прошагать, прослужить, прославить

Постом замыкаемый круг.

* * *

Заката горестное тленье,

Скворца почудившийся всхлип,

Печальное на удивленье

Молчанье ясеней и лип.

В тиши старинных поселений

Шаги людей покрыты тьмой.

Мы, наломав букет сирени,

Бредем, счастливые, домой.

Не спорим о чужих дорогах

И свой не удлиняем путь.

И жизнь вослед глядит не строго,

Боясь нечаянно спугнуть.

* * *

Замерзает земляника.

Зимний день — как дом пустой.

В доме зеркало и книга —

Наша плата за постой.

Заколоченное зданье.

Неприветливый фасад.

Но слепого мирозданья

Стрелки движутся назад.

Ломких крыльев утешенье —

Бьется бабочка в окно.

Все же ягоды служенья

Нам взлелеять не дано.

И по замкнутому кругу

Незаметности земной

Зеркала ведут подругу,

Не знакомую со мной.

* * *

Между третьей полосой и той, что ближе

К тротуару, прильнувшему

ко второй продольной,

Где случайный лед зимою не русый, а рыжий,

А весной асфальт бессовестно самодовольный,

Где, как ни просматривай правых, —

да, что за усердье? —

Двадцать лет мы об одном и том же неверном:

В двух шагах от судьбы, в четырнадцати —

от смерти.

Это не хорошо, но вполне правомерно.

И не заболеть, не обследоваться, не обольститься,

Когда светофоры оранжевые обнажаются алым.

В их понятии «пересечься» —

почти что влюбиться

Меж ребрами зебры. Дело за малым —

Пусть гаишник узнает, где ты зимуешь,

С кем встречаешь лучшее десятилетие…

Номер твоей машины не зарифмуешь,

Поэтому — обгоняй меня по третьей!

 

* * *

Я не знаю, почему

Дом так нравится ему.

В самом деле, в этом доме

Он ни сердцу, ни уму.

И за это он не мстит.

В доме дерево растит

И над черными ветвями

Все грустит, грустит, грустит.

Напевает день и ночь

Колыбельную. А дочь

Песню слушать не желает

И уйдет из дома прочь.

Вслед за матерью и за

Всем, что видела слеза.

Он, конечно, не подарок,

Но светлы его глаза.

И, наверно, потому

Не случится одному —

Умерев, стать частью рая —

Ни тебе и ни ему.

* * *

Медленно-медленно тает роса.

Русые кони под солнцем незрячим

Маются. Скоро начнется гроза.

Маются кони под небом горячим.

Клин облаков над тобой, надо мной.

Скоро роса станет тихой рекою.

Что же мы ждали от жизни земной,

Если влекли нас строка за строкою?!

Пальцы в чернилах и слезы в глазах.

Дождь все рассудит, не ведая, где же —

В снах океанов, в ночных голосах?

Мы повстречаемся, русые. Те же.

* * *

Не мудрено заблудиться в потемках зимы –

Мытные сны и чернильный оскал фонарей

Отодвигают застенчиво день, когда мы

Станем беспечностью птиц и лукавством зверей.

Если о пользе, ты встретишь меня невзначай

Там, где оттаивать вместе нам не суждено.

В сердце фарфоровом можно заваривать чай.

Может, глинтвейн? Не купить ли покрепче вино?!

Может быть, встретим под новой звездой

Рождество,

Снегом всенощным укроем обитель обид.

И бестолковое нас не покинет родство

В час, когда ангел отбой чудесам протрубит.

* * *

Вчера до полуночи чай неостывший

Мы пили, и мед представлялся гречишным

На кухне салатной, где призрак гостивший

Рассказывал долго о прошлом и личном.

Сегодня мы с Пушкиным в парке шептались

О том, кто был искренней, кто был лукавей.

Две чайные чашки на кухне остались,

Согретые робкими в полночь руками.

А завтра, быть может, метели завьюжат.

А может быть, завтра поэтов не вспомнят.

И все-таки ты возвращайся на ужин —

На чай необжитых поэтами комнат.

* * *

Ты мог стрелу легко заправить в лук,

Но птица окаянная уснула —

Прикинулась жасмином, обманула

И отцвела, не помня твоих рук.

А снег слепил сознанье, влажный, грузный.

Так электричка, бормоча «всегда»,

Все таяла. Так чистая вода

Просачивается через мед арбузный

И через мрак кремлевской тишины,

Где что ни тень, то ладные курьеры.

Спасибо за письмо. За все пробелы —

Непрожитой в который раз зимы.

* * *

Снова мальчик войдет в алтарь.

Освятите его ребро.

Петербург мне подарит янтарь,

А Москва — серебро.

И смиренно горит свеча

В ладони, точно во льду.

Петербург мне подарит печаль,

А Москва — чистоту.

Так молитва откроет итог

И святая вода.

Петербург мне подарит восторг,

А Москва — благодать.

Не осталось друзей и подруг.

И опала листва.

Поезда не идут в Петербург.

И закрыта Москва.

* * *

Придумай, пожалуйста, имя этой воде!

Который день мы в лодке одной плывем

От пятницы — пять! — к середине жизни —

к среде.

Хочет и отчество знать водоем.

Может быть, желает он и фамилию, и

Гражданство свое обозначить — чтобы забыть…

Тебе же тоже нравится каплей в глубь земли

Просачиваться. А выше — ангелом быть

В то самое время, когда

Бог в горячие руки берет текст,

Отжимает его, как прачка, и вода

Поднимается. Скоро пойдет Ковчег!

* * *

На почту лучше идти налегке.

На почте всегда полно новостей

О тех, кто рядом и кто вдалеке

Приветики шлет и ждет вестей.

На почту лучше идти босиком.

На почте всегда готовы обуть

И тех, кто на почту летел бегом,

И тех, кому совсем другой путь.

В почту лучше не выходить.

Лучше и адреса не иметь.

Но как иначе тебя убедить,

Чтоб не идти на смерть?

 

 

 

 

1 КОММЕНТАРИЙ

  1. Замечательно! Ярко! Легко!
    И ….. интересно)))

Comments are closed.