Легенда о слепом сказителе
«Народ, как дети, требует занимательности…» — утверждал А.С. Пушкин. А я Александру Сергеевичу доверяю, всё-таки — «наше всё». И слово его — завет. Последую-ка ему и обращусь к японским кайданам — старинным сказаниям о призраках. А впрочем, вижу, что без предисловия не обойтись…
Итак, одна из самых кровавых историй старой Японии — долгая война между домами Хэйкэ и Гэндзи, каковые ещё называют Тайра и Минамото. В последнем морском сражении при Данноуре — заливе Дан — мужи из рода Хэйкэ были повержены и превратились в мстительных духов-онрё. Их проклятия заражают тушечницы, чьими чернилами много раз записывали историю той войны. Из тушечниц слышатся удары мечей, стоны и крики. Чернила вдруг покрываются рябью, словно страдающее мигренью море, а из глубины возникают призраки воинов и кораблей. Поговаривают, что это касается только тушечниц, сделанных в городе Акамагасэки, поскольку мужи из рода Хэйкэ были разбиты неподалёку. Духи мёртвых самураев вселяются именно в эти тушечницы. В пользу чего свидетельствует хотя бы тот факт, что тушечницы воспроизводят лишь битву при Данноуре.
Словом, в ту пору, когда «бытию уже грозило небытие», трон императора Японии занимал восьмилетний мальчик по имени Антоку — номинальный глава самурайского клана Хэйкэ. Юный государь находился в самой гущине битвы, на борту своего корабля. Госпожа Ниидоно, бабушка императора, не могла допустить, чтобы её и Антоку полонили враги. И поэтому на его вопрос «Куда ты меня ведёшь?», она, утерев слёзы, отвечала: «Как, разве вам еще неведомо, государь? В прежней жизни вы соблюдали все Десять заветов Будды и в награду за добродетель стали в новом рождении императором, повелителем десяти тысяч колесниц! Но теперь злая карма разрушила ваше счастье. Сперва обратитесь к восходу и проститесь с храмом Великой богини в Исэ, а затем, обратившись к закату, прочитайте в сердце своем молитву Будде, дабы встретил он вас в Чистой земле, обители райской! Страна наша — убогий край, подобный рассыпанным зернам проса, юдоль печали, плохое, скверное место! А я отведу вас в прекрасный край, что зовется Чистой землей, обителью райской, где вечно царит великая радость…»
Потом госпожа Ниидоно крепко обняла Антоку и со словами «там, на дне, под волнами, мы найдем другую столицу», погрузилась вместе с ним в морскую пучину.
Не стало юного императора, мужей дома Хэйкэ, их жен и детей, а заливом Дан и его побережьем на семьсот лет завладели призраки. Они вселились в крабов, там обитающих, и у каждого на панцире отразилось человеческое лицо. Их так и называют — «крабы Хэйкэ» и говорят, что это духи воинов из павшего дома. Долго-долго они чинили людям всевозможные беды: переворачивали лодки, обрывали рыбацкие сети, утаскивали на дно зазевавшихся. Дабы умиротворить злобных духов мщения в Акамагасэки возвели буддийский храм — Амидадзи и даже устроили кладбище. А на могильных камнях высекли имена сгинувшего в Данноуре императора и его верных вассалов.
Тут и предисловию конец… Засим я обращаюсь к «Легенде о слепом сказителе»…
***
Ветер вместе с темнотой гулял по двору храма Амидадзи, и слепой сказитель Миминаси Хоити вздрагивал то ли от холода, то ли от страха. Звон колокольчиков под черепичной кровлей храма надоедливо лез в уши, пугал.
«Зачем я пришёл сюда, — подумал юноша, — кого собираюсь здесь встретить?»
Но только он так подумал, как сверху, в разрывах между тучами, полыхнуло медным цветом, и толстые круглые столбы храмовых ворот вдруг отчётливо обозначились. И хотя слепой сказитель не увидел ни столбов, ни ворот, с кое-где облупившимся красным лаком, ни статуй охранителей Нио, но зато остро почувствовал, что правая статуя изменила своё положение и нависла над ним.
— Ты пришёл, Миминаси Хоити, хотя и боишься, — загудел страж порога, сжимая в руке свою страшную палицу. — Конечно, боишься. Ведь от страха нельзя избавиться, как от бороды. Да и что толку в таком избавлении? Лишь боги не поранятся…
— Так что же: терпеть?
— О каком ещё терпение ты говоришь? Это — трусость.
— Тогда научи меня…
— Учить других — самонадеянно. Тем более, учить тому, чтобы не бежать, когда страшно. Послушай мудреца, утверждающего, что судьба неизбежнее, чем случайность. Послушай… и не беги…
— Послушать и не бежать, — повторил, разделяя слова, Хоити.
— Уверяю тебя, ты убедишься в неизбежности судьбы… — продолжал грозный Нио. — Твой отец был великим мастером, и никто в Акамагасэки не мог превзойти его в искусстве изготовления тушечниц… Ты же стал сказителем и мастером игры на биве. Самым одарённым из всех, кто когда-либо исполнял сказание о Хэйкэ и Гэндзи. Счастливцы, слышавшие тебя, утверждают, что, когда ты поёшь о битве в заливе Дан, «даже чудища-кидзины не могут удержаться от слёз». Понимаешь, куда я клоню?
— Пытаюсь понять, но пока… — юноша замялся и растерянно тронул только-только начавшие пробиваться мягкие усики над верхней губой.
— Хоити, тебя призовут исполнить сказание о погибшем роде Хэйкэ. Когда это случится, а случится уже очень скоро, сама смерть встанет у тебя за спиной и будет толкать к Игольной горе… Да, можно было бы отказаться и не исполнять, но ты не изменишь своему дару…
— Значит, мне суждено умереть именно так?
— Если предначертано.
Миминаси Хоити поклонился.
— А теперь, — пророкотал Нио, — иди в храм и читай «Сутру священного лотоса»!
…Рассвет поднимал небо всё выше и храм Амидадзи уже не подпирал лёгкие молочные облака. На стволах криптомерий и бамбука горели лучи доброго солнца, и Миминаси Хоити подставлял ему своё лицо. Сейчас он походил на старика, покойно ожидающего смерти. Он будто со всеми прощался. И даже ни одна птица не щебетала в это мгновение.
— Поистине, человеческая жизнь обрывается, как стебель мисканта, — проронил Хоити. Он втянул шею и приподнял плечи в серо-голубом кимоно, надетом поверх нательной безрукавки. Смертельная бледность на его лице лежала, как белая глина.
«Неужели я не терял себя в дебрях сна? Неужели ночью и впрямь разговаривала с гневным божеством Нио?.. С этой ожившей статуей охранителя Миссяку Конгоу… У него же рот распялен в боевом клике, и это звук санскрита «а» — символ насилия и брани. Но именно Миссяку Конгоу представляет собою жизнь, борьбу и свет. А вот у левой статуи-воина — Нараэн Конгоу — напротив, уста сомкнуты в философском молчании «ом», потому что за ним только смерть, покой и тьма…»
— Неужели жизнь — это война? — пришибло Хоити. — Смиренно такое принимать — всё равно, что тащить по дороге в Акамагасэки урну с прахом Будды…
Юноша почувствовал себя безродным и едва не заплакал.
От того, что он сдерживался, из горла у него вырвался слабый вскрик, но тотчас же, будто колючка, застрял. Оборвался. Хоити упал в заросли жёлтого мисканта и, обхватив голову руками, надолго затих. Когда его отыскал послушник и передал от настоятеля храм Амидадзи просьбу о встрече, небо уже отнялось и солнце исчезло.
Сказитель отослал послушника, оправил кимоно и зашагал к храму — до него лежало не более одного ри.
«Половину ста ри, — вспомнилось Хоити, — составляют девяносто девять ри… Самое трудное — последний шаг, завершение дела…»
Каково же было удивление Миминаси Хоити, когда он не встретил в Амидадзи настоятеля. Тишина стояла невозмущаемая. Будто летаргический сон объял храм. И потому, наверное, чьи-то тяжёлые шаги показались сказителю громовыми.
«Такая поступь может быть только у знатного самурая», — вдруг высветило юноше.
И действительно, к Хоити приближался человек при длинном богатом мече. Незнакомец был в плотной голубой каригину и того же цвета хакама. В правой руке он держал плётку с перламутровой инкрустацией, а в левой — лук, блестевший чёрным лаком.
— Хоити! Мой повелитель желал бы послушать сказание о гибели мужей дома Хэйкэ. Собирайся, не медли! — тряхнул роскошными кудрями самурай.
— Позволительно ли будет спросить, куда мы направимся? — произнёс негромко юноша. — И ещё одно… Должен предупредить вас: всё сказание сегодня не исполнить… Потребуется и завтрашний вечер…
— Мой повелитель ожидает тебя в своей резиденции, неподалёку от залива Дан. Следуй за мной и ни о чём не тревожься!
…Хоити не выпил предложенного ему в резиденции чёрного сакэ, не отведал жареных омаров и лосося, фаршированного икрой, а сказав «покорнейше вас благодарю», заиграл на своей биве и перенесся в далёкое прошлое.
Повелитель — мальчик лет восьми, красивый и очень бледный, величавая женщина, склонившая стриженую голову, знать в шапках эбоси, начальствующий в казарме, гои и слуги молча внимали рассказу Хоити. И только, когда им было упомянуто о священном мече Аманомуракумо, унесённом с собою императором Антоку на дно моря, мальчик-повелитель вздрогнул, и его покрасневшие глаза широко раскрылись, величавая женщина жалобно и безысходно заплакала, а придворные запричитали.
В час Тигра Миминаси Хоити покинул резиденцию повелителя и, продираясь сквозь тьму, двинулся к храму Амидадзи. Свирепела буря. Вода в заливе Дан напоминала кипящую киноварь. И — несло серой… Едва юноша переступил порог храма, как сразу же повстречал настоятеля.
— Мой милый, ты жив! Я молился, чтобы с тобой ничего не случилось…
— Благодарю вас, большего для меня и нельзя было сделать…
— Молчи, милый! Ты, видимо, не понимаешь, что тебе грозило сегодня.
— Но я действительно не понимаю вас, настоятель… Ведь я встретил тех, кому нужно моё искусство сказителя.
— Призраков? — настоятель взял Хоити за руку. — Ты о них толкуешь?
Рука у юноши была влажная, как кожа тритона.
— Послушник видел, как ты ходил к заливу Дан, на кладбище, где похоронены эти Хэйкэ… Один… Хоити, поверь, ты лишь чудом уцелел… Странно, что злые духи мщения не погубили тебя…
Лицо юноши стало мучнисто-белым, и он припомнил давешний свой разговор с охранителем Нио.
«А ведь Миссяку Конгоу предупреждал… И теперь я, как фигурка из дерева, бессильная перед огнём…», — подумал Хоити, но уронил совсем иное: «Завтра я обещал закончить сказание о битве при Данноуре…»
— Так вот что тебя уберегло! — воскликнул настоятель. — Милый мой, завтра ты не должен покидать храм. Ни под каким предлогом… Обещай мне твёрдо!
— Обещаю! Но что же будет?
— Мой помощник нанесёт тебе иероглифы из «Сутры сердца». Да-да, он покроет тебе священными письменами грудь и спину, затылок и лицо, шею, руки, ноги и даже пятки…
***
На следующую, будто созданную для гибели ночь Хоити поднял крик. И был он такой неумолчный и дикий, словно не человек то кричал, а зверь. Призрак самурая из рода Хэйкэ вновь явился за юношей. Но наткнувшись на священные письмена, выхватил кинжал и отрезал несчастному уши — только они и не были покрыты иероглифами из «Сутры сердца». Больше призрак за Хоити не приходил. Вода же в заливе Дан сделалась черной, с зеленоватым отливом.
Александр Лепещенко,
член Союза писателей России
Создание сайта