45 лет музею-квартире Луконина

«… «Гаврош», летний свинопас Быковых хуторов, заявившийся однажды в школу в разноцветных валенках: сгорела валяльня, и мать подобрала на пепелище обутку для своей оравы…
… Учащийся сталинградской фабрично-заводской десятилетки имени – подумать только! – Эдисона…
… Литкружковец СТЗ, написавший на с крученной в рулон магазинной чековой бумаге поэму «Футбол» и читавший её прямо на стадионе команде «Трактор»… Капитан юношеской заводской футбольной команды, приходивший вместе с другом Колей Отрадой на тренировкии игры прямо от токарного станка тракторного завода…
…Автор стихов из сборника «Разбег», которых в тридцать девятом в журнале «Литературное обозрение» коснулось (под псевдонимом «Ф.Человеков») критическое перо самого Андрея Платонова…
…Студент Сталинградского учительского, а потом и московского Литературного института, ещё довоенный друг поэтов Симонова, Смелякова, Кульчицкого, Воронько, Наровчатова, Окунева…
…А ещё, и в первую голову, — боец Добровольческого лыжного батальона на финской войне, где остался навсегда Коля Отрада…
…Участник Великой Отечественной… Военкор и танкист, а перед этим доброволец истребительного батальона, «окруженец», которому редактор «дивизионки» официально запрещал писать «несанкционированные» стихи, ставшие потом классикой нашей военной поэзии… Автор пропавших, сгоревших на войне рукописей поэм «Вступление» и «Несколько дней»… И погибшей 23 августа сорок второго под развалинами типографии «Сталинградской правды» отпечатанной в листах самой первой книжки «Стихи дальнего следования»…
…Осиротевший в тот же день, двадцати трёх лет от роду, сын…
…Наконец-то, только в сорок седьмом и сорок восьмом, — автор сразу четырёх книг, две из которых вышли в Сталинграде…
…лауреат Сталинской премии, присуждённой за поэму «Рабочий день», которую, приехав из Москвы, написал в рабочем общежитии родного тракторного завода зимой и весной тех же, трудно-восстановительных для Сталинграда сорок седьмого и сорок восьмого годов…
… Самый молодой секретарь Правления, «руководитель поэзии» Союза писателей страны…
Это, несомненно, — важнейшие вехи, но всё-таки лишь «пунктир» биографии…»
По этой большой цитате из повести Владимира Мавродиева «Дальнее следование», конечно же, многие догадались о ком идёт речь.
Михаил Кузьмич Луконин…
Родился 29 октября 1918 года в семье почтового служащего в селе Килинчи (ныне Приволжский район, Астраханская область). Отец умер от тифа в 1920 году. Детство провёл с матерью и старшей сестрой в селе Быковы Хутора на Волге (теперь на этом месте Волгоградское водохранилище).. Когда ему исполнилось 12 лет, семья переехала в Сталинград на объявленную Всесоюзную комсомольскую стройку тракторного завода и проживала в, так называемом, Тракторном посёлке.
Член ВКП(б) с 1942 года. В августе 1942 года во время первых налетов на Волгу погибла мать Луконина – Наталья Ефимовна. Приказом ВС 13-й армии Брянского фронта №: 65/н от: 21.09.1942 года писатель редакции армейской газеты «Сын Родины» техник-интендант 1-го ранга Луконин М.К. награждён медалью «За боевые заслуги» за создание ряда патриотических произведений, в частности поэмы «Подвиг» (воспевающей храбрость 6 разведчиков 148-й дивизии, занявших село Приволье), также поэмы «Леонид Маркиш», стихов «Встреча», «Правосудие», «Сыну», «Красная Армия», подвигающих красноармейцев на борьбу с фашистскими захватчиками, и также за участие вместе с разведчиками в операции по ночному захвату «языка» и вынос с поля боя раненого политрука Кабина[2].
Приказом ВС 5-й гв. ТА №: 29 от: 15.10.1945 года старший лейтенант Луконин награждён медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»[3].
Член СП СССР с 1946 года. Секретарь правления СП СССР с 1971 года. Умер 4 августа 1976 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Это скупые сведения википедии… «Но при желании можно прочитать в нескольких книгах о нём, предисловиях к собраниям сочинений, в обширно изданных мемуарах и даже энциклопедиях» (снова цитирую Мавродиева). Ведь «…Года отшумели какие!» Ещё какие! 29 октября 2023 года исполняется 105 лет со дня рождения нашего замечательного земляка.

А 25 октября 2023 года — 45 лет музею-квартире Луконина на улице Чуйкова 31 кВ. 47

***
А жизнь сверх меры —
празднество и мука.
Тогда толкнула пуля горячо,
я над землёю выгнулся упруго,
не слыша ничего.
А что ещё?
А то,
что с той минуты
в сорок первом
живу, живу, случайностью храним.
Веду перерасчёт всем старым мерам,
и верам,
и невериям своим.
Живу, живу, а кажется, что брежу.
Иду, иду, а кажется — стою
и всё неубедительней,
всё реже
снюсь сам себе у смерти на краю.
Я знаю —
удивляетесь чему-то:
так странно я вздыхаю и смеюсь,
а у меня в глазах всё та минута, —
я ничего на свете не боюсь.
Смеюсь над мельтешением наивным,
вздыхаю о товарищах своих, —
они звучат во мне неслышным гимном,
смотрю на вас,
а думаю о них.
Ничем я не увенчан, не украшен —
винтовка на брезентовом ремне.
Не знаю, как оно —
бессмертье ваше, —
мне моего
достаточно вполне.
Как под огнем прицельным,
перекрёстным,
стой, обелиск.
Не отвожу лица.
Он вам, живым, остался Неизвестным,
а я-то видел этого бойца.
Живу сверх меры
празднично и трудно
и славлю жизнь на вечные года.
И надо бы мне уходить оттуда,
а я иду, иду, иду туда,
туда, где смерть померилась со мною,
где,
как тогда,
прислушаюсь к огню,
последний раз
спружиню над землёю
и всех своих, безвестных, догоню.
1968

НА ПЕРЕВАЛЕ

На перевале тут не до шуток.
Вы там бывали?
Как жуток
этот промежуток
На перевале!
На самом гребне седой вершины
торчишь нелепо.
И одинаково
недостижимы
земля
и небо.
Не знаешь —
смелость тебя вздымает
иль гонит робость.
Взлететь ли,
или —
и так бывает —
пропАсть, как в пропасть?
Не знаешь —
смертен ты
или вечен,
лжец или правый,
развенчан ты или увенчан
хулой
иль славой.
То всё умею и всё могу,
то нет — не смею.
То сразу снова у всех в долгу,
то всё имею.
Как обозначить своё звучанье —
слезами, смехом?
Чем отзовётся земля —
молчаньем
иль горным эхом?
То хочется вселенной
крикнуть: Эгей! —
с разбега;
То боязно:
вот оборвутся
завалы снега…
Всё это поднялось помимо
меня,
со мною.
Должно быть,
это вон та равнина
всему виною.
На перевале
земля видна
как отдалённость.
На перевале
людям нужна
определённость.
— Да? —
я спрашивал там, внизу, —
тогда,
в начале.
— Нет? —
вопросом на мой вопрос
мне отвечали.
На перевале,
на гребне лет,
не пряча взгляда, —
да или нет, да или нет? —
Ответить надо…
О, испытание на вершине —
ты просто мука.
Внизу —
словами затормошили,
а тут
ни звука.
Там на улыбку любви и боли
глядел —
не видел.
Отстраняя родные слёзы,
навек обидел.
Там в одиночество так бежалось —
не успевали.
От одиночества
сердце сжалось
на перевале.
Как будто молнией вдруг расколот,
то в жар,
то в холод.
То так велик!
То снова мал.
То стар,
то молод.
1964 или 1965

Спите, люди

Спите, люди,
Отдохните.
Вы устали.
Отдохните от любви и маеты.
Млечный Путь усеян звёздными кустами,
Ваши окна
отцветают, как цветы.
Наработались, устали ваши руки,
Нагляделись
И наискрились глаза,
И сердца, устав от радости и муки,
Тихо вздрагивают,
встав на тормоза.
Спите, люди,
это просто ночь покуда,
Вы не бойтесь —
день проснётся, снова жив.
Спите, люди,
Ночь такая — просто чудо,
Отдыхайте,
Пятки-яблоки сложив.
Я на цыпочках хожу,
и мне счастливо.
Вспоминаю,
Как цветасто спит Париж,
Спит Марсель у знаменитого залива.
И тебя я помню, Прага, —
сладко спишь.
Вспоминаю ночи Дели и Рангуна.
К пальмам голову —
некрепко спит Ханой.
И Пном-Пень, устав от солнечного гуда,
Спит на ложе красоты своей земной.
В Таиланде
тихо спит вода Сиама.
Спят плавучие базары. Ночь в порту.
«Тише, тише! —
Я шептал над ухом прямо. —
Берегите, люди, эту красоту!..»
Спали в Хельсинки.
Ногами снег сминаю
И хожу так осторожно, словно лось…
Тишина.
Я всё хожу и вспоминаю,
Как в Пекине
что-то очень не спалось.
Вот и ты теперь уснула под Москвою,
Спи, родная,
Спи с ладонью под щекой.
Я взволнован
Красотой
И добротою.
Ты прости мне этот сложный неспокой.
Снова Волгу звёзды крупно оросили,
Здесь, у хутора Глухого, спать пора.
Снюсь я дочери своей Анастасии,
Тише, тише —
не будите до утра.
Спите, люди, сном предутренним одеты,
Отдыхайте
Для работы,
Для игры,
Привязав на нитке дальние ракеты,
Словно детские зелёные шары.
Чтобы дети и колосья вырастали,
Чтоб проснуться
в свете дня,
а не во мгле, —
Спите, люди,
Отдохните,
Вы устали.
Не мешайте жить друг другу на земле.
1962

Напоминание

Самый светлый,
Самый летний день в году,
самый больший день Земли —
двадцать второго.
Спали дети,
зрели яблоки в саду.
Вспоминаем,
вспоминаем это снова.
В Сталинграде Волга тихая плыла
и баюкала прохладой переплеска.
С увольнительной в кармашке
дня ждала
пограничная пехота возле Бреста.
Спал Матросов.
Спал Гастелло в тишине.
На рыбалку Павлов шёл тропой недолгой.
В Сталинграде мать письмо писала мне
и звала меня домой,
манила Волгой.
Талалихин по Тверскому шёл в ту ночь,
у Никитских попрощался —
ночи мало —
с той, которой я ничем не мог помочь
в день,
когда она на улице рыдала.
Вспоминаем эту ночь и в этот час
взрыв,
что солнце погасил в кромешном гуле,
сквозь повязки неумелые сочась,
кровь народа заалела
в том июне.

Шаг за шагом вспоминаем,
день за днём,
взрыв за взрывом,
смерть за смертью,
боль за болью,
год за годом,
опалённые огнём,
год за годом,
истекающие кровью.
Вспоминаем торжество,
как шли и шли
и Берлин огнём открыли
с поворота,
и увидели просторы всей земли,
проходя
сквозь Бранденбургские ворота.
Сами звери поджигали свой рейхстаг,
дым последний очертанья улиц путал,
но Егоров и Кантария
наш стяг
водрузили на шатающийся купол.
Вспоминаем всех героев имена,
все победы называем поимённо.
Помнит вечная кремлёвская стена,
как валились к ней
фашистские знамёнa.

Нам бы только этот май и вспоминать,
но июнь ещё стоит перед глазами,
если жало начинают поднимать
и охрипшими пророчить голосами.
Мы не просто вспоминаем
день войны,
не для слёз и мемуаров вспоминаем.
Люди мира вспоминать о нём должны.
Мы об этом
всей Земле напоминаем.
1961

Сталинградский театр

Здесь львы
стояли
у крыльца
Лет сто
Без перемен,
Как вдруг
кирпичная пыльца,
Отбитая дождём свинца,
Завьюжила у стен.

В фойе театра
шёл бой.
Упал
левый
лев,
А правый
заслонил собой
Дверей высокий зев.
По ложам
лёжа
немец бил
И слушал долгий звон;
Вмерзая в ледяной настил,
Лежать остался он.
На сцену —
за колосники,
Со сцены —
в первый ряд,
Прицеливаясь с руки,
Двинулся наш
отряд.
К суфлерской будке
старшина
Припал
И бил во тьму.
И
история сама
Суфлировала ему.
Огнём поддерживая нас,
В боку зажимая боль,
Он без позы и без прикрас
Сыграл
великую
роль.

Я вспомнил об этом,
взглянув вчера
На театр в коробке лесов.
Фанерную дверь его по вечерам
Сторож берёт на засов.
Строители утром идут сюда,
Чтоб весной
Театр засиял,
как никогда,
Красками и новизной.

Я шёл
и шёл,
и думал о тех,
Кому на сцене жить.
Какую правду
и в слёзы
и в смех
Должны они вложить!..
Какие волнения им нужны,
Какие нужны слова,
Чтоб после подвига старшины
Искусству
вернуть
права!..
1946

Коле Отраде

Я жалею девушку Полю.
Жалею
За любовь осторожную:
«Чтоб не в плену б!»
За:
«Мы мало знакомы»,
«не надо»,
«не смею…»
За ладонь,
отделившую губы от губ.
Вам казался он:
летом —
слишком двадцатилетним,
Осенью —
рыжим, как листва на опушке,
Зимой, на морозе,
является в летнем,
А весною — были веснушки.
А когда он взял автомат, —
вы слышите? —
Когда он вышел,
дерзкий,
такой, как в школе.
Вы на фронт
прислали ему платок вышитый,
Вышив:
«Моему Коле!»
У нас у всех
были платки поимённые,
Но ведь мы не могли узнать
двадцатью зимами,
Что когда на войну уходят
безнадежно влюблённые,
Назад
приходят
любимыми.
Это всё пустяки, Николай,
если б не плакали.
Но живые
никак представить не могут:
Как это, когда пулемёты такали,
Не жить?
Не слышать тревогу?
Белым пятном
на снегу
выделяться,
Руки не перележать и встать не силиться,
Не видеть,
как чернильные пятна
повыступили на пальцах,
Не обрадоваться,
что веснушки сошли с лица?!

Я бы всем запретил охать.
Губы сжав — живи!
Плакать нельзя!
Не позволю в своём присутствии
плохо
Отзываться о жизни,
за которую гибли друзья.

Николай!
С каждым годом
он будет моложе меня,
заметней,
Постараются годы
мою беспечность стереть.
Он
останется
слишком двадцатилетним,
Слишком юным
для того, чтобы дальше стареть.
И хотя я сам видел,
как вьюжный ветер, воя,
Волосы рыжие
на кулаки наматывал,
Невозможно отвыкнуть
выискивать виноватого,
Как нельзя отказаться
от движения вместе с Землёю.

Мы суровеем,
Друзьям улыбаемся сжатыми ртами,
Мы не пишем записок девочкам,
не поджидаем ответа…
А если бы в марте,
тогда,
мы поменялись местами,
Он
сейчас
обо мне написал бы
вот это.
1940