Прощай, война! Будем жить!

Война – злое безвременье.

Все, кто внутри, –

ранены или убиты.

Верба

Есть взамен пожизненной

Смерти — жизнь посмертная!

М. Цветаева

Малютка-жизнь, дыши…

А. Тарковский 

Книги о войне, написанные современными авторами, я читаю подозрительно, ревниво и осторожно, пробуя слова на вкус. Прислушиваюсь к звучанию фраз и,словно музыкант, морщусь от каждой фальшивой ноты.

Много лет назад в родном городе Грозном мне пришлось долго выживать ВНУТРИ ВОЙНЫ, а те, кто сегодня пишут о «локальных войнах», как правило, видят их извне, СНАРУЖИ. И дело даже не в физическом присутствии автора на военной территории, а в готовности и умении писателя войти обнажённым сердцем в выжженное пространство, прожить вместе со своими героями «кровью облитые дни» там – ВНУТРИ ВОЙНЫ, где всё «мертво, дико, голо».

Там

По развалинам бродит беда,

Хлеб и тротил в изголовье креста,

Там пусто мыслям и тесно мечтам

Там. (здесь и далее – строки из моих «военных» стихов)

Я ранена военным безвременьем. Незаживающая рана – чёрная метка горького знания, как лакмусовая бумага, позволяет проверить написанное о войне (и мною, и другими): правда или ложь, подлинник или подделка, верить или не верить?

Повесть «Магнум, прощай!» Александра Лепещенко – это подлинник. Поверила с первой фразы:

«Мы победили всех животных, – придавило Веницианова, – но все животные вошли в нас, и в душе у нас живут гады…»

Автор не боится показать ЖИВОТНУЮ ЖЕСТОКОСТЬ, откровенную и грубую НЕКРАСОТУ войны: в повести перед нами предстаёт «лежащий, как бы в гробу Мариуполь», вся нынешняя жизнь которого «окрасилась в монохром».

В мёртвом городе гробами

Ощетинилась беда.

Полиняли и пропали

Все оттенки и цвета.

Утрата сакральности жизни и смерти ВНУТРИ ВОЙНЫ способна освободить человека от всех ограничений: законы, запреты, нормы и правила мирной жизни перестают действовать.Свобода «от всего» порождает героев и чудовищ.

Те, кто выбирают путь спасения ТЕЛА – любой ценой, рады свободе, которая позволяет стать убийцей, насильником, мародёром, вполне уживаясь со своими «гадами в душе». Война всё спишет…

Иные опасаются разрушительной силы неистовой свободы ВНУТРИ ВОЙНЫ. Они стараются сохранить ДУШУ, «не потерять самого себя», обуздать собственного «зверя без удержу» (Ф. Достоевский).

Таковы герои повести Александра Лепещенко – миротворцы, русские и украинцы, оказавшиеся ВНУТРИ ВОЙНЫ, «в общей котловине города матери Марии».

Вот невозмутимый потомственный бурятский снайпер Бадма Цырендоржиев, который «ломал уже третью войну»: «Война вошла в его кровь и уже давно сделалась работой». Но именно Бадма, «отрывая от сердца окоченевшие, мёртвые куски», спасёт от расстрела чужого мальчишку и среди немыслимого напряжения боёв найдёт время и силы, чтобы разыскать его отца.

Дюля – Илья Ильич Дюльченко в «свои пятьдесят восемь июлей» приехал в Мариуполь навестить сына Андрея, погибшего за сорок минут до их встречи. В одночасье «зачерствевший, посеревший, обросший» Илья Ильич остаётся воевать ВМЕСТО сына и просит командира: «Зови Дюлей, Андреем… Больше я не Илья Ильич».

«Тонкого, непрочного» Дожа – учителя литературы Игоря Анатольевича Венецианова, после гибели поруганной нацистами семнадцатилетней дочери «не ушибло, не придавило – его захлестнуло невидимой уздой. Под горло». Однако Веницианов нашёл в себе силы воевать в одном строю со своими бывшими учениками.

Один из любимых учеников Дожа, Псих (Саша Терпсихоров) – человек восторженный и светлый. Хоть и бравирует он мнимой «крутостью» («моя работёнка – это за разум зашедший ум возвращать… азовцам и прочим нехристям…»), однако в душе – трепетный и сугубо штатский. С одинаковой силой и страстью Псих мечтает и о встрече с любимой девушкой, и о водружении Знамени Победы над заводом Ильича. Ему, романтику и книжнику, пожалуй, труднее других принять жестокость военных будней. Но именно Псих погибнет героем, собственным телом закрыв товарища от снаряда.

Угрюмый и «глазострогий» командир Шишига чудом выжил после пыток в азовской «библиотеке» (тюрьме,где «люди — это книги, и только нужно уметь их прочесть»), потерял родителей и «родительское гнездовье».В свои двадцать восемь обугленных лет этот «ветеран Апокалипсиса»научился и «револьверно скомандовать», и «внутренне замолчать» в нужный момент на трудном военном пути к мирному будущему, которое было ему «впору».

Однажды в подвал панельной девятиэтажки, где размещался штаб штурмовой роты, снайпер привёл мальчишку, переставшего говорить после того, как на его глазах убили мать и сестру. Бойцы приютили его и назвали… Магнумом: «Потому как «Магнумом» его родных и убило».

Рыжего мальчика опекал старший товарищ и наставник – приютский «вьюноша» Ванька-встанька, который, несмотря на пережитые злоключения, и сам во многом остался ребенком. Ванька – «мастер распускать язык», и приврать горазд, и дармовыми конфетами может объесться до кожной сыпи. Но именно этот «непочётник», который и ходил, и жил «вразвалочку», воплотил в жизнь мечту Психа – укрепил Знамя Победы над заводом Ильича.

Герои повести предстают перед нами в разных, но неизменно подлинных ипостасях: ВНУТРИ ВОЙНЫ человек полностью обнажён в своей истинной сущности, не может скрыть настоящего лица, прикинуться кем-то иным. Каждый постоянно находится на виду, на краю, перед выбором – порой тяжёлым и страшным.

Как и в других произведениях Александра Лепещенко, в повести «Магнум, прощай!» жесткое реалистическое повествование гармонично сочетается с символическими элементами. Глубоким символическим смыслом наделены и само название произведения, и «военное» прозвище мальчика,и Знамя Победы над заводом Ильича, и вещий сон Шишиги, и выстраданное мнимое «юродство» Дюли (уподобленного здесь Ксении Блаженной, также взявшей себе имя родного человека во имя служения Богу и людям). Символом надежды на «возвращение к Отцу» всех заблудших стала картина «Возвращение блудного сына», которую из последних сил рисовал одинокий старый художник: «Болезнь не позволяла – жилы тряслись – держать кисть, и он привязывал её к руке, Глаза отказывались видеть, и он вооружался лупой. Продолжал творить, как будто живопись – эликсир жизни. Как будто ничто иное – её, эту самую жизнь – и не способно продлить».

Последняя мысль автора – о силе творчества, которое помогает выжить, продлить и наполнить смыслом жизнь ВНУТРИ ВОЙНЫ – в произведении неоднократно подкреплена выразительными и ёмкими стихотворными цитатами. По словам Саши Психа, «без поэзии мы совсем осволочимся».

Действительно, в повести Александра Лепещенко много стихов: А. Тарковского, М. Цветаевой, Д. Бурлюка, особенно – любимого автором В. Маяковского:

Ненавижу

всяческую мертвечину!

Обожаю

всяческую жизнь!

На первый взгляд, может показаться, что эти стихи порой неуместны в «мёртвом городе». Но, поверьте, ВНУТРИ ВОЙНЫ стихи были, есть и будут! И в мариупольском подвале они звучали не более странно, чем те, что я сама бормотала в тёмном и холодном грозненском доме, за наглухо закрытыми ставнями «слепых» окон, заваленных подушками. Человеку ВНУТРИ ВОЙНЫ необходимо слышать «дыханье старой жизни», «держаться» за что-то важное, дорогое из своего доброго светлого прошлого.

Героев Александра Лепещенко «держат» стихи и евангельские истины (обретающие для них новое звучание ВНУТРИ ВОЙНЫ). «Держат» любовь и дружба (в полном смысле этого слова – до гроба), забота о маленьком Магнуме и «забубённом» Ваньке-встаньке, даже судьбы приблудных «собаков и кошков», с которыми бойцы делятся едой.

В суровом противостоянии с теми, кто «ушёл от Отца», миротворцы мучаются сомнениями о правомерности насилия в борьбе со злом. Глубинная суть этой проблемы раскрывается в диалоге Шишиги с Марией, любимой девушкой Психа.

– В душе у вас и не могу жить гады… Вы – миротворцы, – уверяет Мария.

– А как же те, кого мы убили?

– А те, кого вы убили, … погибли задолго до гроба.

Такова «болезненная ясность» непреложного сурового закона ВНУТРИ ВОЙНЫ: в схватке с«мастерами того света» порой приходится быть жестокими. Но иначе не победить тех, кто уже мёртв душой!

Путь миротворцев – «возвращение к Отцу», к совести, добру и миру.

Они поймут, что жизнь проста:

Война когда-нибудь кончается.

А дальше – с чистого листа:

С войной не вьют гнезда,

Лишь временно встречаются.

Финал повести полон надежды: на возрождение «города матери Марии», на скорое завершение войны, на грядущую встречу с отцом маленького Магнума.

В этом ключе последние слова произведения: «Прощай, Магнум!», отсылающие читателей к названию романа Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие!», звучат светло и жизнеутверждающе.

Прощай, война!

Будем жить!