Борис Екимов и «Живая душа».

0
3610

Москва, литературный институт, год 1982… Лекцию по текущей литературе читает незабвенный Владимир Павлович Смирнов — в студенческом просторечье «ВэПэ», и одновременно знакомится с курсом: Благовещенск, Иркутск, Мурманск… Доходит очередь  до Цуканова. «Из Волгограда — прекрасно. Бориса Екимова знаете?.. Замеча-ательная проза, должен вам сказать».

Смирнов выдерживает паузу. Теперь-то я знаю, что он думал об этом в тот момент.   «ВэПэ» успевал читать Ходасевича и Набокова, и Камю и сверх того, всё что связано с 19-м веком. Но главное, обладал потрясающим чутьем, на основе привитого с детства вкуса, отличая подлинники от подделок. Он углядел  в начале 80-х никому неизвестного Бориса Екимова,  познакомил нас с великолепной прозой Константина Воробьева, Юрия Казакова,  с  множеством других авторов, которые не входили ни в какие «обоймы», они  выламывались из рамок привычного парадного соцреализма. А по существу, что такое все эти «измы» и прочие флажки загонщиков критики? Если проза не цепляет, не понуждает сострадать —  это мишура. Блеф.

Что  особенного в той же «Офицерше», предельно простой житейской истории с неторопливым размеренным ритмом?..  А тем более в «Елке для матери»,  почти анекдотичной истории, которую можно бы отложить из-за банального больничного предисловия. Но нет,  держат подробности и детали. Настолько точные, что ты невольно,   тут же вспоминаешь  свой приход в больницу к матери и ту невнятицу, которую нес, успокаивая ее. А потом невольно вспоминаешь, как мыкался однажды по городу в поисках захудалой сосенки и поэтому сопереживаешь Алексею – герою рассказа. Хотя по чьему-то разумению, какой же он герой, если не может «достать» елку для родной матери. Не умеет. Купить любой сможет, а вот достать, когда  все доставалось с улыбочкой, шепотком, с подношением Алексей не умеет. Он едет за сто верст в Калач-на-Дону на электричке, чтобы срубить там в лесопосадке сосенку. «Делов-то!» — воскликнет кто-то торопливый и будет не прав.   В рассказе каждая деталь предельно точна, тот же милиционер,  углядевший у сосенки не спиленный, а срубленный топором комель — не ходульный, а настоящий, в отличие от ментов из современных мыльных опер.    История  не стала бы столь западающей в душу,  если бы не развязка. Алексей приносит лечащему врачу сосенку, а у нее стоит на балконе «хорошая елка, густая. Настоящая ель, не сосна. Он поставил свою сосну с елочкой и ушел».

Сегодня Борис Екимов, возможно, закончил бы этой фразой рассказ. А тот,  тридцатилетний Екимов,   стал дополнительно объяснять, что елка не для врача, а для матери.  Мне сразу вспомнилась история из начала 90-х, когда еще существовали районные СЭСы,  и как я  сотруднице, подписавшей Акт, выложил коробку конфет. Она взяла и тут же небрежно  швырнула в шкафчик, где горкой высились десятка два подобных коробок, от чего меня густо пробило испариной.

Но особенно памятен мне, как читателю,  рассказ  «Живая душа».  Я по природе своей сдержанный, не сентиментальный, а читая эту простую историю не сдержался, заплакал. Это и есть то,  самое главное для чего трудится писатель – сопереживание.

Екимов в простом обыденном разговоре  обычно немногословный,  при этом обладает, как и в прозе,  своей  неповторимой  интонацией, слегка приперченной  легким сарказмом.

— Александр,   в чем лучше держать деньги в долларах или рублях?  Подскажи ты же коммерсант…

Смеюсь. Возражать Екимову, что я работяга,  что трудом праведным, не построишь палат каменных —  бесполезно. Да и зачем. У него на всё есть свое четко выстроенное мнение. Он слушает мои рассуждения про падение курса рубля, или «Русский Дом Селенга» и прочие финансовые пирамиды. Одобрительно поддакивает. Но сделает по-своему.

Однажды весной приехал в Калач. Зашел к нему в гости в небольшой родительский дом,  где он проводит большую часть времени летней и осенней  порой. Разговоры об умирающих донских станицах и хуторах, дорогах, рыбалке. И даже о бане,  в которой мы пересекаемся иной раз. Но только не о литературе. Это табу, это лучше не трогать, чтобы не портить добрые отношения. Если кого-то и хвалит Екимов, то сдержанно, но и  хулить понапрасну не будет.

По его  рекомендации еду в калачевский порт к знакомому бригадиру. Тот уважительно кивает: «Екимов прислал. Сделаем. Сколько возьмешь рыбца?» Беру ящик. Потом покупаю у знакомого в улице   двух вяленных здоровенных лещей. Таких жирных, что вскоре вся бумага насквозь промокает. Мне кажется, что вкуснее тех лещей, подвяленных на чердаке профессиональным рыбаком, мне более и не попадалось.

Когда встречались,  он почти каждый раз спрашивал про Сергея Васильева с присущей ему прямотой:

— Что пьет?..

И в его искреннем: «Эх, Васильев!», сквозило сострадание к талантливейшему поэту. А цену таланта Екимов понимает.  Как понимает  и то, что наши бесконечные упреки и разговоры,  и понуждение Сергея лечь в наркологию, вряд ли помогут.  Когда Сергей  Васильев принес свои первые рассказы — прочитал. Сказал честно: пиши лучше стихи.

Борис Екимов написал несколько повестей, но на мой взгляд они не дотягивали до уровня его лучших рассказов.  Думалось, что прав Иван Бунин в своей оценке, когда говорил «о коротком и долгом дыхании» писателя. Но повесть «Осень в Задонье» доказала, что Борис Екимов может великолепно делать  многоплановые  остросюжетные прозаические произведения. Повесть вошла в десятку лучших произведений номинированных на премию «Большая книга».

За эти годы Борис Екимов получил немало различных литературных премий. Вершиной стала Государственная премия России в области литературы.  Его рассказы  уже вошли в Золотой фонд русской литературы, со временем, уверен, они войдут и в школьные общеобразовательные программы.